Любовь к отеческим гробам.

(Чехия, экс-ГДР, Польша)

Шоссейный велосипед Чиндя (имя он позаимствовал у плюшевой черепашки, когда-то любимой игрушки дочери, а теперь талисмана на моем рабочем столе) приехал со мной в Прагу на поезде, занимая в купе свободную верхнюю полку. Мы провели в Праге несколько дней, а потом отправились на север, в сторону Германии. По той самой дороге, откуда на выручку пражанам в мае 1945 года пришли из Германии советские танки. (Потом они еще раз пришли, уже по другим дорогам, в 1968, что выглядело вульгарно, но, как теперь выяснилось, отсрочило появление американского радара в Чехии на четыре десятка лет. Если кто-то полагает, что я путаю причину и следствие, пусть задумается над тем, что значительная часть гитлеровского танкового парка была чешской, а чехословаков в мундирах вермахта в Отечественную войну мы только в плен взяли 170 тысяч. Малые страны, волей-неволей оказываются в коалициях, возглавляемых крупными державами, и используются. Не очень хорошо, когда нами, и совсем плохо, когда против нас).

К северу от Праги есть, как и повсюду в чехах, некоторое количество весьма живописных замков и старообразных городков, но они меня мало интересовали. В сущности, везде ведь примерно одно и то же: площадь с чумной колонной, ратуша, велодробительная брусчатка. Что меня занимает, так это история войн, определивших облик современной Европы, и городок Терезин представляет в этом смысле существенный интерес.

Ветер дул почти в спину, ехалось хорошо. Деликатные автомобилисты обгоняли меня, забегая на встречную полосу, а когда это было невозможно, уравнивали, по мере приближения ко мне, свою скорость с моей, а потом уже ускорялись дальше вперед. Раньше я не сталкивался с подобной тактикой, видимо, это какое-то новшество в забугорных ПДД. Встречные велосипедисты приветливо кивали, зарясь на развивающиеся за шлемом георгиевские ленты – не важно, что далеко не все понимали их глубокое национально-символическо-патриотическо-эпическое (недостающее вписать) значение.

В кафе на средневековой площади какого-то городка я слопал добротный кровавый стейк, залил его светлым пивом (хотелось темного, но бочкового темного не было!) и играючи докатил до Терезина. Город этот состоит из двух крепостей – большой и малой. Городские кварталы обнесены стенами и рвами, поэтому малая крепость служила лагерем для военнопленных в Первую мировую, а потом во Вторую обе крепости были превращены в еврейское гетто. Малая крепость была местом более строгой изоляции. О печальной участи ее пленников свидетельствует проклятое «арбайт махт фрай» над тюремными зданиями и совершенно уж абсурдное в условиях тотального геноцида чехоязычное «чистота есть здраве» на стене лазарета. У ворот крепости – огромное кладбище евреев и неевреев. Фашисты устроили в Терезине образцовое гетто с эрзац-самоуправлением и даже эрзац-валютой, приглашали туда представителей Красного креста, гундели что-то о том, как хорошо живется евреям, лишенным возможности эксплуатировать более полноценные народы. И потихоньку раскассировали терезинских обитателей по лагерям смерти, наполняя крепость вновь прибывающими. Но и в самом Терезине переморили много людей, особенно под конец войны, когда в рейхе стало туго с продовольствием.

В музее малой крепости – следы пребывания русских пленных Первой мировой. Изящные в стиле модерн программки лагерного концерта, балалайка, стенгазета. Культурно жили пленники Австро-Венгрии, теперь уже и не верится. Но тоже умирали, ведь иные попадали сюда ранеными, да и тиф…. Много русских было похоронено на загородном кладбище, потом офицеры эмиграции соорудилитам большой памятник.

Но вот индивидуальных надгробий не осталось, только вдоль кладбищенской стены стоят обветшалые известковые плиты с безыскусными арабскими начертаниями. Это надгробия наших мусульман, их, по-видимому, еще немцы сохранили с каким-то своим дальним расчетом, когда зачищали кладбище под могильные рвы для евреев.

Здесь же, недалеко от крематория и огромной памятной меноры, серпасто-молоткастый мемориал советским воинам, погибшим при освобождении Терезина. Заходящее солнце ударяет из-под фиолетовых туч. Концентрация страданий и памяти бьет по нервам.

Заночевал в частном пансионе на окраине Терезина – хватит на первый день 70 километров и нескольких часов экскурсий. 25 евро – терпимо, ставить палатку не хотелось, хотелось комфорта. Да и с хозяином побалакал, чешский язык – не барьер. Он мне отсоветовал ехать в Германию напрямик, через горы, куда приятнее – вдоль Лабы – Эльбы, вниз по течению. Нормальные герои всегда идут в обход – так я и сделал. Только в Устье-над-Лабем задержался, чтобы заменить поврежденную стекляшкой шину.

Вдоль реки катить хорошо. Вокруг гламурно громоздятся горы, естественная граница двух наций, а под колесами бежит приличная велодорожка, иногда сливающаяся с незагруженным шоссе. Километров за 10 до границы может быть в последний раз недорого перекусил в придорожном ресторанчике – как-то там будет с ценами в продвинутой Германии?

Проехал заброшенный КПП – батюшки! Другая картина. Берега выкошены, велодорожка из просто хорошей стала просто супер, появились в большом количестве гостинички и «фрай циммер» - комнаты для туристов в частных домах. Но на них я, опасаясь, по незнанию, дороговизны, не польстился, а поставил палатку в кемпинге у деревни Кенигштайн. Здесь над Эльбой возвышается действительно Царь-Камень, неприступный и с плоским верхом, на котором отсиживалось не одно поколение феодалов. В сумерках зафотал с треноги огни Кенигштайна, отражающиеся в неутомимой воде, будоражимой всплесками гулливых рыб. В кемпинге еще работал ресторанчик, и запеченная на углях форель с пивом пришлась очень кстати. Отличие от Чехии было только в цене пива, все остальное оказалось вполне кошелькощадящим.

Утром снова окормился в ресторанчике и, оставив обитателей кемпинга за их примусами, двинул наверх из речной долины к Дрездену. Километра три дорога занудно тянулась в гору, сопровождаемая крупным дождем, потом кончились и подъем и дождь, открылись в дрожащем тумане серебристые дали, и я порулил к Дрездену.

Ну что сказать о Дрездене? Впечатление, особенно от пригородов, такое, будто он до сих пор не оправился от страшной союзнической бомбардировки, в пожаре которой за одну ночь сгорело – никто точно не знает – от 30 до 300 тысяч его жителей. Плохие дороги, плохие тротуары, плохие дома… словно и не в Германии. Новый центр с вкраплениями восстановленных дворцов, много свободного места там, где когда-то была плотная средневековая застройка. Как-то погрустнел от всего этого… Дрезден ради его галереи я посещал раньше, и впечатление было другим – вот что значит въехать в город прочувствовано, на велосипеде, и увидеть его с изнанки. Перекусил на вокзале (я давно знаю, что в Европе дешево и сердито можно поесть на вокзале, но тут такая порция шницеля натурального! – немецкий стиль), и устало взял билет до Лейпцига с остановкой в Мейсене. Несколько часов протаскал велосипед по гористой мейсеновской брусчатке, слушал фарфоровые колокола, фотал слегка панкообразных немецких школьниц. Веселые блондинистые крепышки, поют под гитару про какую-то нерусскую «швайн», камеры не чураются.

В Лейпциг приехал уже в темноте и прямо у вокзала поселился в гостинице за 60 евро. Дороговато, но лень было искать что-то другое. Зато номер по нашим понятиям – люкс, а уж завтрак – ого-го! Это вам не прекрасная Франция с ее скупердяйским круассанным разговением (именно так буквально переводится французское дежёне). Начал методично, с фруктов, потом протертый супчик не из пакета, потом колбасы-мяса, разносолы, тушеные овощи, потом сыры такие и сякие, кофе – пришлось ослабить ремень. Зарулил на вокзал отдать в копирование на DVD флешку, поразился разнообразию и качеству вокзальных кафешек (к примеру, в растительной обжорке пластиковое ведерко ассорти из свежайших фруктов – всего полтора евро), сфотографировал карту города на большом щите для туристов – всегда можно вывести на дисплей Кэнона и не надо тратиться на бумажное издание – и покатил через центр в направлении русской церкви.

Церковь особенная, построена в стиле русского романтического модерна в память 100-летия Лейпцигской Битвы народов аккурат перед Первой мировой. При всех немецких режимах потом жила-здравствовала и не закрывалась (как же, французов ведь вместе побили, самых заклятых врагов!), да и в советский период была окружена почетом. Сталинская патриотическая идеология, постулировавшая преемственность русской до- и послереволюционной военной славы, нашла здесь благодатную почву: перед храмом могила неизвестного красноармейца, который, согласно надписи, «присоединен к праху» воинов императорской России, павших за Отечество.

В моем путеводителе о нашей церкви ни слова, о ней я знал из книг по архитектуре. А вот о немецком мемориале того же события я вообще узнал случайно, разговорившись с женщиной, продававшей свечи в храме. Отправился на южную окраину Лейпцига и вскоре остановился, пораженный. Сооружение просто циклопическое, слишком, пожалуй, мрачное и тяжеловесное, вызывающее ассоциации с мавзолеем какого-то великого воителя древности.

Скорбные фигуры тевтонов на вершине, такие же суровые изваяния внутри: раненый гигант, скорбящий отец с телом убитого сына на коленях, женщина, вскармливающая двойню…. Любой ноготь этих фигур больше всей моей стопы: прикиньте масштаб! Но главное – это полное непреклонной скорбной решимости выражение исполинских лиц. Глядя на них проникаешься пониманием того, чем была Германия накануне Первой мировой, с каким настроением она начала эту войну и какой видела свою роль. Над входом в мемориал громадная статуя крылатого воина в тевтонском шлеме и доспехах. В руке – огненный меч,

на нимбе надпись – Архангел Михаил.

Вот он какой, тевтонский Михаил Архангел! А ведь Михаил предводитель небесного воинства, победитель дьявола…. Как это созвучно нашему анафемствованию «антихриста» Наполеона! И как во все времена похожи люди, стремящиеся объявить противника исчадием ада, «империей зла», зачислить себе в союзники Бога! И как незаметна грань, отделяющая «борца с мировым злом» от олицетворения этого самого зла….

Совершенно потрясенный, я оставил процветающий и хлебосольный Лейпциг. Быстро пролетел 60 километров до Торгау, искупавшись по дороге в чистом лесном озере. Уже в сумерках остановился в гостинице на окраине Торгау. Приличный номер с окнами в сад стоил мне 33 евро, из которых, как мне показалось, не меньше половины я компенсировал за традиционно роскошным немецким завтраком.

Торгау – это прежний славянский Торгов, почти Торжок. Для того, чтобы снова обратиться в славянский город ему оставалось не так уж и много, но Сталин ограничился тем, что подарил Польше старые славянские земли до Одера-Нейсе.

В Торгау в апреле 1945 произошла первая встреча наших и американских войск – знаменитая встреча на Эльбе. Громадный советский обелиск гордо высится на берегу реки. Рядом памятник советским освободителям от фашизма от благодарных жителей Торгау: барельеф изображает красноармейцев и немцев, цветы, детей, рукопожатия, гармошку. Памятник в идеальном состоянии.

На одной из стен в городе надпись «кухня второго батальона» бережно сохраняется на фрагменте старой штукатурки. Уж ее-то можно было давно закрасить! Ан, нет! Берегут.

Грешным делом, я раньше думал, что немцев кто-то заставляет (страна-то до сих пор как бы оккупирована, ведь только русские вывели свои войска) помнить и каяться спустя столько лет, платить евреям, то есть внукам отвечать за грехи дедов, вполне в ветхозаветном духе…. То, что я увидел, и мои беседы с немцами убедили меня, что никто не заставляет их - кроме совести. Им действительно горько за то, что когда-то их деды так бездарно и тупо одурманились нацизмом.

Дорога от Торгау до Потсдама – самая приятная часть моего путешествия. Абсолютно плоская равнина, ароматы спелых хлебов и цветущих лип – не припомню, чтобы где-то еще мне приходилось дышать таким воздухом. Идеальные условия действуют как коридоры Дома народов на вдову Грицацуеву: незаметно для себя входишь в раж, начинаешь ехать все быстрее и быстрее, и только писк контроллера сердечного ритма заставляет сбавлять обороты, чтобы сгоряча не перегрузить сердце.

Я выехал в полдень из Торгау, пообедал в сосновом лесу, сварив кашу и чай на газовой горелке, и к вечеру оказался неподалеку от Потсдама, проехав более 100 км. Фотографировал по дороге памятники павшим в Первую мировую. Они встречаются часто, смысл надписей на большинстве – пали за родину. Вспомнил, что на аналогичных памятниках в Чехии написано – пали за свободу. Почему солдаты автро-венгерской армии считаются павшими за свободу, в то время как поражение Габсбургской империи как раз и привело к созданию свободного чехословацкого национального государства – непонятно. При всем моем уважении к чехам. Если кто и бился в той войне за свободу чехов, то, как всегда, русские, которым чехи, чувствуя это, толпами сдавались в плен.

Я решил заночевать в большом кемпинге, и сторож провел меня сквозь ряды автофургонов на самый берег озера, где я спросил формального разрешения поставить неподалеку свою палатку у группы немцев, ужинавших под тентом. Спросил по-английски и занялся своим делом, когда один из немцев поднес мне бутылку пива. Машинально я сказал по-русски «спасибо», чем вызвал всплеск радостных эмоций. После этого я просидел в компании немцев до поздней ночи. Мы говорили на русском и английском, деликатно подходя к вопросам прошлого и настоящего, и со все большей радостью ощущая взаимопонимание по всему, о чем говорили. Под конец с какой-то оторопелой грустью спросили себя – какого рожна мы так усердно истребляли друг друга в прошлом веке?

Подъезжая на другой день к Потсдаму, я увидел плакат, приглашающий к шведскому столу в придорожном отеле за 6,5 евро. Поскольку утром я только чаевничал, то заглянул в отель: что же мне предложат за такую скромную сумму? Столы ломились от добротной еды, после которой я довольно долго отдыхал, прежде чем взобраться на велосипед. В очередной раз я был потрясен немецким подходом к делу. Немцы не пытаются нажиться на путешественнике, срубить халявку. Чувство собственного достоинства не оставляет в них места рвачеству. В Германии за свои деньги вы получаете адекватный сервис.

Вот и Потсдам, старинная резиденция прусских королей. Парк и дворец Сан-Суси, деревня Александровка, населенная потомками русских солдат, отданных в прусскую службу. Судя по огромным бревенчатым избам и земельным наделам, за эту службу получено было немало. Жители Александровки давно не помнят русского языка, но все еще считают себя русскими по духу, ходят в православную церковь.

Но меня-то в Потсдаме больше всего интересовал дворец (по новорусским понятиям – вполне заурядная вилла) последнего прусского принца, где проходила послевоенная конференция союзников. Именно здесь СССР, Англия и США (французов не позвали, зато позвали поляков) окончательно решили передать России область Кенигсберга, а Польше ее нынешние северные и западные земли, с которых не без эксцессов были изгнаны 17 миллионов немцев. Аудиогид сказал это мне с нескрываемой грустью, а я в очередной раз поразился недальновидности русофобствующих польских правителей. Ведь если завалится Россия и нарушится европейский порядок вещей, поляки имеют все шансы в один прекрасный день обнаружить свою родину в границах Герцогства Варшавского. Или не обнаружить вовсе.

Помимо территориального вопроса разногласий на конференции было столько, что она считается, сути, прологом холодной войны.

Из Потсдама я добрался на электричке собственно в Берлин, точнее, в район Карлсхорст, поближе к особняку, где была подписана капитуляция Германии. Музей, устроенный там в период присутствия советских войск, сохранен и управляется нами и немцами совместно. Музей я оставил на потом, а пока, быстро устроившись в первую попавшуюся гостиницу (она оказалась вьетнамской), отправился в центр города поснимать ночные виды.

Ночью в Берлин темно, как в какой- нибудь русской деревне; редкие огни отражаются в черной Шпрее, перед освещенные Рейхстагом – огромное темное поле, где я едва не наступил на спящих прямо на земле то ли хиппи, то ли бродяг. Сонная Унтер-ден-Линден упирается в Бранденбургские ворота, возле которых шумит большая тусовка: французские рок-группы дают концерт в честь завтрашнего национального праздника Франции, дня взятия Бастилии. За Бранденбургскми воротами ночной простор и огни машин, едущих по уходящему в темную даль проспекту.

Вернулся в Карлсхорст в час ночи здорово замерзший, забился в круглосуточное интернет-кафе рядом с гостиницей (1 час Интернета – 1 евро, дешевле краденного!), где еще раз благословил немецкие порядки: в дополнение к интернету продавалось разнообразное спиртное в удобной таре по магазинным ценам. Две стограммовых «ладошки» бренди по 2,5 евро вернули меня к жизни.

Наутро колесил по городу на велосипеде. Впечатление от Берлина оказалось неожиданным. Шоколадное «квадратиш, практиш, гут» - это как раз о нем. Минимализм в архитектуре, крайний практицизм, удобство и хорошее качество за умеренную цену. Но нет своего лица, отсутствуют исторические ансамбли. Только отдельные вкрапления старой архитектуры. Барочный фонтан нелеп среди прямоугольных коробок. С одной стороны понятно – все было раздолбано. Но Варшава тоже была сметена с лица земли – и восстановлена. А в Берлине добивают последние остатки имперского правительственного квартала. Где бункер Гитлера, заявленный в путеводителе? Вся улица реконструирована…. Главный аттракцион Берлина сегодня – стена, делившая его на две части, и все, что связано с периодом холодной войны. Везде подспудно вина русских… историю пишут победители! Возле «чекпойнта Чарли», пропускного пункта между русской и американской зонами Берлина, разговорился с туристкой из Швеции, посетовал, что романтически-миролюбивый message Горбачева и его «новое мышление» Запад, в сущности, закопал под обломками этой самой берлинской стены. Мы все сдали даром, а Америка поперла как опара из кадушки, не удержишь. И теперь у нас ругают Горбачева, но уже ничего не поделаешь, и снова мы в ситуации, когда враг у ворот. Шведка оказалась заинтересованной слушательницей, а я потом некоторое время рефлексировал: не слишком ли сильно я выразился – «враг у ворот»? После 8 августа 2008 года стало очевидно – в самую точку попал.

Но наши военные памятники в Берлине ухожены. Они масштабны, производят нужное впечатление. В Карлсхорсте, в зале, где была подписана капитуляция, я застал экскурсию немецких офицеров. Все пристойно, чинно, бесплатно. Уникальный экспонат – огромный макет Берлина с каждым домом, на макете табличка: изготовлен штабом фронта в марте 1945 г.

Из Берлина мой путь лежит на восток, к Кюстринскому плацдарму и Зееловским высотам – последнему рубежу фашистской обороны. Еду сельскими дорогами к северу от главного шоссе. Изредка встречаются наши памятники. Погибло здесь, видимо, не столь много наших, наступление напоминало грозную лавину, которой было невозможно противостоять. Азарт победителей был так высок, что даже небольшие штурмовые группы брали целые укрепленные районы и принимали капитуляцию многочисленных, но изможденных и обескураженных гарнизонов. Но вот раньше, перед Зееловскими высотами, пришлось помучиться. Немцы знали о времени нашего наступления и отвели свои войска из траншей первой полосы обороны. Невиданная артподготовка пришлась по пустому месту. Свет легендарных прожекторов, если они и были, никого не ослеплял, а меркнул в завесе пыли и дыма. Танки и пехота, двинувшиеся с Кюстринского плацдарма, уперлись в невысокий, но крутой старый берег Одера – собственно Зееловские высоты. Прямо влезть не получалось, а по диагонали – подставлялась огню слабая бортовая броня. К исходу первого дня сложилась патовая ситуация, чреватая истощением огневых ресурсов наступающих. Ночью командир одной из танковых бригад догадался пустить танки по железнодорожному полотну, проложенному в земляной выемке перпендикулярно линии высот. Здесь было не так круто, машинам удалось протиснуться в глубину обороны немцев, и к утру она начала рушиться. Я проехал мимо этой выемки. С виду ничего особенного – рельсы как рельсы. Путь к победе.

Осмотрел мемориал в центре Зееловских высот и покатил в сторону Одера, на встречу с Польшей. Ехал полтора десятка километров ровной и голой болотистой поймой, поглядывал назад, на зееловский вал и думал: как тут вообще можно было наступать в апрельскую распутицу, да еще сломать немецкую оборону всего за сутки?

Уже в сумерках оказался на мосту через Одер и вскоре пожалел, что не заночевал на немецкой земле. За комнату в придорожной гостинице заштатного городка Кюстрина поляки запросили 70 евро! С трудом нашел обшарпанный пережиток социализма – Дом туриста, где получил конуру с удобствами в коридоре и без всякого завтрака - за полновесный четвертак. Проезжее место, и поляки не теряются, дерут с проезжающих по полной!

На другой день осмотрел кюстринскую крепость с нашим мемориалом и могилами советских солдат. Старые кирпичные стены до сих пор сторожат переправу через Одер, внутри все разрушено до фундаментов, наши могилы еще целы, но бронзовые таблички повсюду заменены на дешевые алюминиевые.

Дальше мой путь лежал на юг, к знаменитому Бунцлау, городку в котором четыре раза останавливался Наполеон и умер наш Кутузов. Прусский Бунцлау теперь называется Болеславец, про судьбу тамошнего музея Кутузова мне приходилось слышать разное, вот и захотелось посмотреть своими глазами. Польша просторная, а времени у меня оставалось немного, поэтому часть пути от Кюстрина до Болеславца я проделал на поезде. Снова сел на велосипед в Зеленой Гуре – симпатичном городке со старинным центром. На одной из площадей, как водится, памятник «воссоединению с матерью-Польшей», правда, без упоминания о том, кто осуществил это в 1945 году это воссоединение. Зато есть мемориал жертвам Катыни – событию, к которому зеленогурские земли, входившие в 1940 году в состав Германии, отношения не имеют. Освежаясь пивом в местном ресторанчике, я разговорился с пожилым поляком и деликатно расспросил его, почему из 17 тысяч польских офицеров, арестованных русскими в 1939 году, подавляющая часть потом воевала с немцами в составе Советской Армии (дивизия им. Костюшко, зародыш Войска Польского), а также была отпущена через иранскую границу воевать на Запад с генералом Андерсом, и только 4 тысячи были уничтожены НКВД? В чем причина такой избирательности, может быть, расстрелянные были сочтены виновными, например, в террористической колонизаторской политике на белорусских и украинских землях или в гибели десятков тысяч пленных красноармейцев в 1920 году – не офицеров и чиновников, а простых крестьян, попавших на фронт по мобилизации? Я посетовал, что ничего на этот счет не знаю, дела узников Катыни и других лагерей вряд ли сохранились, вообще ничего толком о катынской трагедии не читал. Похоже, сама постановка вопроса оказалась для поляка диковинной, здесь принято считать, что НКВД истребляла «цвет польской нации» просто так, из ненависти и садизма. Как там недавно сказала про нас Кондолиза Райс? – «Параноидальный комплекс агрессивности…»

Польские дороги – увы, не то, что в Германии. Да и водители ведут себя вполне по-русски, зацепить велосипедиста не боятся. Велосипедистов почти нет, почти нет и велодорожек, зато вдоль дорог полно мусора, в деревнях нередки испитые, убитые работой и водкой мужики и оплывшие бесформенные бабульки с клюками. Кто придумал, что граница между Европой и Азией проходит по Уралу? По Одеру она проходит, по Одеру и Нейсе. Аз видех и свидетельствую.

В Болеславец я въехал утром после безмятежной ночевки в сосновом лесу. Центр Болеславца весел, а окраины печальны, ободранные дома не ремонтировались, кажется, с немецких времен.

Массивный обелиск, воздвигнутый в честь Кутузова его современником и почитателем прусским королем Вильгельмом-Фридрихом III, пребывает в отличном состоянии, только переехал еще при немцах с главной площади в глубину улиц. За городом находится могила, в которой погребены внутренности Кутузова, оставшиеся после бальзамирования и отправки на родину тела. Рядом с могилой – советское офицерское кладбище. Могил много. Бои в Силезии были страшные: Сталин приказал не разрушать промышленный потенциал индустриальной области, и взятие ее стоило большой крови. В веках не померкнет слава о сталинских гвардейцах – написано на одной из стел.

Выделяется могила Героя, лейтенанта Зайцева – он своей грудью закрыл амбразуру немецкого дота. Заметим, что событие произошло не в 1941 -м, а накануне уже несомненной победы, когда можно было, казалось бы, на амбразуры и не ложиться. Но за фактом этого подвига видишь не отчаянное самопожертвование на краю пропасти, а другое: высокий накал борьбы, дерзость и упрямство русского характера, непреклонное «врешь, не возьмешь!». Под Москвой таких людей было не опрокинуть, под Берлином – не остановить.

Кладбище все еще находится в приличном состоянии, о могилах заботилось командование советских войск в Польше. Оно же организовало в свое время музей в доме, где скончался Кутузов. Когда наши уходили, вывезли экспозицию музея - политическая обстановка тогда была такая, что не было уверенности в том, что экспозиция уцелеет. Я даже читал в наших источниках, что в помещении Кутузовского музея поляки устроили ресторан – как я сам убедился, ничего подобного. Даже улицу Кутузова не переименовали, хотя и были споры. В доме по-прежнему сидят музейные работники и гадают, как восстановить экспозицию – ведь площади огромны, а сзади к дому еще и пристроен ненужный теперь конференц-зал… Деньги на все требуются немалые. Я самым душевным образом общался с любезными музейными работниками, которые жалеют, что с утратой экспозиции уменьшилась туристическая привлекательность города. Мне показали комнату на втором этаже, где скончался фельдмаршал. Окна выходят на улицу, которая дни смертельной болезни Кутузова была вся застлана сеном, чтобы шум колес по брусчатке не тревожил умирающего.

В Болеславце я провел целый день, порядком набегался, поэтому во Вроцлав (Бреслау) приехал на электричке и уже в сумерках. Я до полуночи колесил по идеально замощенной еще немцами брусчатке в поисках пристанища. Вспоминалось: ночь, улица, фонарь, аптека… исхода нет. Дешевые гадюшники у вокзала были набиты битком, а немногие городские гостиницы кичились высокими ценами. На всяких холлидей-иннах и отельчиках попроще нагло высвечивались вывески: номера от 170 евро. Вспомнились такие родные немецкие «фрай циммер» за 30 евро со своими необоримыми завтраками… У немцев конкуренция построена по принципу: у соседа дешево, а у меня еще дешевле. У славян, как мы знаем по московскому опыту, принцип другой: у соседа дорого, дай-ка я заломлю еще дороже! Хотел Петр Великий, соблазненный протестантскими умеренностью и рационализмом, сделать из России Голландию, да обломался. А последняя русская царица, которая вместо того, чтобы блистать на балах, штопала дочерям носки и щипала корпию в лазаретах, вообще оказалась у нас белой вороной…. Уродливые формы принимает иногда славянская удаль.

Отчаявшись найти ночлег (а за город ехать ставить палатку было совсем не с руки), я сел в ночной поезд до Варшавы. Сел совсем голодным, потому что, обойдя ряды привокзальных обжорок, не смог обнаружить ничего, что не вызывало бы подозрения в несъедобности. (Где вы, хлебосольные европейские вокзалы?!). Шесть часов сидя в тесном купе – и я в Варшаве, в которой последний раз был еще студентом в интернациональном стройотряде. Варшава украсилась и похорошела, есть даже кое-где велодорожки, но вот кататься в огромном Лозенском парке – ни-ни! Это вам не Тиргартен, здесь мне пришлось вести Чиндю за рога по совершенно пустым утренним аллеям. Побывал в Лозенках у памятника Шопену, где когда-то слушал фортепьянные концерты, объехал знакомый и такой обновленный теперь город и к полудню вернулся на вокзал. Можно было бы и пожить в Варшаве денек, но, помня вроцлавский опыт, даже не стал пытаться в разгар туристского сезона найти дешевую гостиницу. Это в Берлине я жил как король за 45 евро в сутки; Варшава ценит себя куда дороже! Не даром на Маршалковской точная копия памятника де Голлю, что на Елисейских полях. Все как в Париже, только труба пониже и дым пожиже. Сдал купленный еще в Москве билет на завтра, взял другой на ближайший поезд и – прочь, прочь от таких до боли родных панов. Где был счастлив, туда не возвращайся!